Глава 2. 41-й
В.Д. - Про
предвоенную обстановку – как жили, что ощущали…
- Ждали, что война будет. В
военном городке постоянно устраивали какие-то воздушные тревоги,
бегали с этими своими санитарными сумками; кого-то хватали, нас
клали на носилки… Все ждали войны. Знаете, когда 1 мая 41-го годы мы
шли на демонстрации – тогда демонстрации продолжались аж до потери
сознания! до шести, до семи часов! – и вот в середине дня, мы были
уже недалеко от Красной площади, недалеко от Моссовета, там где
Леонтьевский переулок, там вот дом большой, который идет от
Пушкинской площади, арка – и в арку с левой стороны там было
немецкое посольство, а во время войны там было Совинформбюро. И вот
когда мы проходили, и вот кто-то смеется, кто-то песни поет, кто-то
жует, уже измаялись совсем… и вот когда проходили, мы посмотрели в
эту арку, там ГРОМАДНОЕ полотнище висит – красное, белый круг и
свастика… Вы знаете, как-то все сжались… Это было 1-го мая 41-го
года. Вот как-то так непроизвольно, как-то моментально вот в этом
отрезке наступала какая-то тишина… Мы ждали войны.
И потом понимаете, даже разговоры… У всех же военные отцы, и когда
дома собираются то одни, то другие…
В.Д. - А 41-й как
начался? На 1-е мая был снегопад, говорят, плохая примета…
- Да, было холодно. Потом
уже, когда мы шли домой – снег пошел.
А про то, что война началась, мы и не знали. У нас отец уехал в
командировку, причем на Восток куда-то. Улетел. А утром – долго
спали, потом меня мама послала за хлебом. Я иду, смотрю – все
бегают, военные бегают, какие-то машины бегают – и ничего не могу
понять. Захожу в магазин, там женщины плачут… «Что такое?» «Война».
И я пришла и говорю маме – «Война!». «Откуда, кто тебе сказал?!» Я
говорю: «Выйди, включи радио». Включили радио – и выступление
Молотова. И ждали, а… Знаете ведь – неприятно ждешь, а когда оно
случается, все равно оно неожиданно.
И сразу вымело весь городок.
Приезжала ко мне моя подруга – это уже было 1-го июля. И сказала:
«Все поехали куда-то… Всех забрали, а нас с тобой оставили». Куда?
«К Белорусскому вокзалу». Мы значит, с ней собрали какие-то вещи,
поехали. Это первые – я была в первых отрядах, которые строили
оборону Москвы.
В 10 часов ночи метро закрылось. Часть там взяли, на Белорусском
посадили и повезли к Смоленску. Нас повезли на Киевский (он тогда
был Брянский), посадили там и повезли в Брянск. Мы приехали в
Брянск, потом несколько каких-то маленьких станций проехали от
Брянска – так там нас и высадили. И мы пошли, шли-шли-шли, нас там
распределили – мы рыли противотанковые рвы. Вот первый раз нас там
обстреляли.
В.Д. - Это уже
сентябрь?
- Нет, это не сентябрь! Это в
июле мы приехали, да, июль был! В сентябре, 12 сентября уже взяли
Брянск. Это было… 1-го июля мы уехали, ну 2-го мы там были, а это,
наверное, середина июля. Первый раз нас обстреляли. И это было
настолько неожиданно, что даже никто не упал. Потому что все рот
разинули, а он идет и косит – хорошо, не по нашей стороне.
Истребитель, шел вот так вот и косил.
В.Д. -
Двухмоторник?
- Вы знаете, я не помню. Там
близко была уже линия фронта, уже в июле. Мы рыли июль и август. В
августе было Смоленское сражение, и они начали подходить уже к
Брянску. Потому что мы уже ночью видели зарево, уже к нам поступали
раненые, уже шли и туда и обратно мимо нас – а мы все колупались с
этими противотанковыми рвами. Потом пришел приказ нас отправить в
Москву. Пришел какой-то военный (ей-богу, не знаю, в каком звании,
это мне было невдомек). Он построил так нас: «Через лес идем. Каждый
друг от друга на расстоянии трех метров. Очень много высажено
десантов. Если начнут стрелять – чтоб всех сразу не постреляли». Вы
знаете, мы пришли в Брянск. Это было уже конец августа.
Брянск бомбили – вы не представляете! Он ВЕСЬ горел! Стояли составы,
приходили воинские, и стояли санитарные. И я только помню…
Во-первых, у нас с Люськой было, по-моему три или пять рублей денег.
И вдруг она мне говорит (Брянск горит, взрывается везде): «А ты
знаешь, там стоит киоск и торгуют мороженым!» Мы побежали покупать
мороженое (смеется). Купили мороженое, страшно счастливы… Вернулись
– и был состав с ранеными, и нас пожалели… Мы вот как-то растеклись
и уже не было большой группы, а была группа человек 10-12 – и нас по
вагонам взяли. Тронулся этот состав – и тут мы слышим, что за
Сухиничи идет бой. И если мы Сухиничи не проскочим, то мы
оказываемся в котле. Остановится поезд – мы спрашивать: «Это
Сухиничи?» Всем надоели жутко. Короче говоря, наш состав или
предпоследний, или последний, потому что прошли мы – потом
пропускали мы составы сюда… Когда в Москве вышли на Киевском
вокзале: во-первых – вшивые, грязные, оборванные ( у всех, кто
поехали в каких-то туфельках – босые) – жутко! Мы вышли там, и радио
говорит, что бой идет за Брянск, а Сухиничи уже были взяты. Бой
идет… уличные бои в городе Брянске. Мы так выскочили. А из Смоленска
наши так – не выскочили. Потому что они попали вот туда под Вязьму;
во-первых, их побили еще раньше, а во-вторых – тот, кто остался они
все в части. Кто солдатом там, мальчишки, кто санитарками девчонки –
они все в армии были. А мы оттуда еще вышли.
Люська моя потом очень переживала – она сказала: «Мы же были в
первую оборону Москвы!». Нам не дали медаль за оборону… Я сказала:
«Она нужна тебе? Мне не нужна. Ну их к черту – кому-то доказывать…»
В.Д. - А оттуда не
бежали?
- Нет. Все, как одна были.
Единственное знаете за кем приехали? Но приехала машина, через
неделю – знаете такой был Максим Дормидонтович Михайлов, бас, в
Большом пел? А там были в основном маевцы, а дочка его училась в МАИ
– вот за ней приехали. Бежать никто не бежал, и она не бежала. За
ней приехали, и увезли. Остальные все – даже в голову не приходило,
чтобы уйти. Мы жили у тетки Алены такой, нас четыре человека жили…
однажды мы приходим – она заколола поросенка. «Лучше пусть мои девки
съедят, чем немцы!» А мы еще так удивились, что она говорит, что
немцы придут.
В.Д. - Но сейчас
есть разговоры, что строительство всех этих оборонных сооружений
велось насильственным путем, что людей туда сгоняли и охраняли, они
оттуда бежали…
- Мы – первые были. Может
быть, поэтому. И мы были не какой-то народ, мы были – институт МАИ,
из нашей школы было человек 10, потом еще институт Пищевой вот был,
Ленинградский район… Понимаете, мы были – организованной массой, и
были у нас люди, которые начальники, были которые занимались
снабжением… Почему-то вот жара была, а нам все время селедку давали…
Мы тете Алене принесли селедку, а она заплакала и сказала – она
после революции первый раз видит селедку. А когда она нам нажарила
картошки на сале, мы ее лупили за милую душу, она сказала: «Это вам,
девки, за селедку».
Мы были организованны. А потом когда собирали – наверно, так и было,
потому что потом выгоняли домохозяек и так далее, понимаете – вот,
нужно окопы рыть! Они туда приезжали, конечно они оттуда бежали. А
нам даже в голову не пришло. Нас организованно привезли, все было,
были какие-то старшие, которые… У нас единственно, что вот наша тетя
Алена – у нее был парень лет 15 - Коля такой… Жара была страшная. И
она каждый раз наливала ему большой бидон воды и он нес. И вот все
кричали: «Дай попить!», а он отвечал: «У меня свои девки есть». Он
искал нас, до тех пор, пока он нас не напоил – он никому воду не
давал. И вот Коля нас хорошо так поил водой…
Мы жили над хлевом, внизу свиньи, наверху вот так мы жили.
И вы понимаете – не успели построить эту линию. Там были инженеры…
ну тогда же носились с этим Дворцом Советов, а тут все это
прекратилось, а инженеры вот, которые… вот с нами были два инженера,
которые строили этот дворец Советов. Они ходили с картами – вот тут
так, вот тут скос… еще в начале. Ой, здесь мало скоса… Потом-то как
построили – так и будет, а сначала-то никто не думал, что туда так
быстро дойдут! Мы же первого числа приехали – это неделя прошла!
В.Д. - А обращение
Сталина…
- Оно было второго июля. Мы
его не слышали.
И первые бомбежки, они были 21 июля, через месяц. 22 июля бомбили
Москву. Мы-то ночью слышим – гудит. Люська говорит: «А ведь это
летят – на Москву…» Я говорю: «Да будет тебе!..» Она говорит: «А что
тут бомбить-то, ночью?» И потом мы когда пришли на трассу, сказали,
что Москву бомбили.
Ну вот отряд маевцев (нас присобачили к ним), отряд пищевого
института, отряд кооперативного института… Это были такие
комсомольские отряды. А вот потом, когда брали уже дома – «Иди, рой,
копай!» - вот тут уже не думаю, что была дисциплина. Там уже не было
ядра. Когда домоуправление выгоняет – это уже не то. Нас же посылал
райком комсомола. Это же была величина!
Но вот этим хуже досталось, кто под Смоленск уехал. Тут как
говорится, кто какой билет вытянет.
Но мороженое мы купили!
А самое интересное-то не это. Самое интересное – когда мы вылезли и
мы (у нас уже вещей никаких не было, ничего) – и вот мы пошли в
метро и нас не пустили. Потому что увидели, какие мы грязные и
вшивые, босые… Сказали: «Босые в метро не ходят!». Мы вышли, сели на
бордюр и поплакали. А потом – что ж делать! И вот мы трамваями… А
поскольку мы деньги-то проели, то в трамвае – до тех пор, пока
кондуктор не увидит. И вот так мы добирались до своей Покровской
Трещины… Приехали домой.
Я приехала – у меня дома никого нет. Отец на фронте, а маму в
эвакуацию. Я одна. Тут как раз и закрутилось у меня, когда я должна
была что-то делать.
В.Д. - И вы пошли
добровольцем. А почему именно в ВВС?
- Я не знаю. Я не могу
объяснить. Я услышала обращение, оно наверное, произвело на меня
впечатление.
В.Д. - А вы совсем
до этого не летали?
- Упаси меня бог! Самое
главное, что у нас в классе мальчишки летали, в аэроклубе в Тушино,
и один и другой, такие прям шибко летчики… Летала на фронте я одна.
Один сидел в штабе, а второй под Сталинградом – ему крупно повезло –
разорвался снаряд и ему коленку повредило, он не воевал. И вот Сашка
– а он сейчас директор Госстандарта, Сашка Гличёв, профессор: «Вот
знаешь, когда мы летали…» Я говорю: «Кто летал? Кто летал? Я летала.
А ты молчи – ты сиди на земле». «Да, черт возьми, вечно-то ты
вылезешь! Мало того, что тебя вечно ставили, как отличницу в пример,
так я из госпиталя вышел – «Где, говорю, Людка Попова?» - «Она
летает на «пешке». Я сказал: «Тьфу, черт возьми, и тут обошла!»
Я не могу объяснить, как я пошла. Видимо, тут и угар патриотический
тоже – ну лет семнадцать, что там ума-то, господи! Ну у меня вот в
21 год уже война за плечами была, а что сейчас 21 год? Считается,
что ребенок…
В октябре я попала в этот набор. Накануне паники.
В.Д. - А паника
была большая?
- Архивы жгли, дым стоял
большой. И первое – утром проснулись люди, пришли на заводы, а
начальства никого нет – все сбежали. Знаете, вот тут завод
«Подкалибр», а тут дорога на Медведково, на север, она свободная
была, не перерезанная – и вот там бежали на машинах, с барахлом.
Рабочие вышли – там, между прочим, был большой шухер. Они многих
поколотили там. Просто поубивали. Об этом никогда не говорят… И не
только там. Ведь рабочие-то пришли на завод – а никого нет. 16
октября. По улице идешь – грабили магазины, разбиты, какие-то
макароны ветер носит, зола с крупой какой-то ветром… Кругом Москва
же была перегорожена этими «ежами»… Это была паника. Но надо отдать
должное – ее очень быстро прикрыли. Очень быстро. И это было 16-го,
может быть в ночь на 17-е, а потом все – стреляли на месте.
И вот осадное положение было объявлено 16 октября. И вот сколько
было осадное положение – и вот только 7 ноября когда парад состоялся
(как-то я так понимаю, меня уже не было в Москве), и вот то, что
парад состоялся, для всех москвичей было какой-то надеждой, что – не
сдадут. Тем более, что Сталин был на параде. И с парада пешком на
фронт. Не надо было никуда ехать – кругом фронт был. Одна вот эта
ваша дорога на Ярославль осталась. Остальные все перерезаны.
И вот когда Жуков пришел – ему же нужно было остановить танки, ведь
он же выгреб все здесь. Он ведь детей бросил, училища – они кричали
«мама!», а их давили танки… Чтобы только задержались, пока подойдут
сибирские дивизии. А дети 15-16 лет, курсанты – вот это пушечное
мясо. Они кричали «мама!» и ничего не могли сделать. Жуков их бросил
под танки…
В.Д. - Вот в этот
момент у Жукова скорее всего совсем не было выбора. Участь
полководца тоже страшная участь, хотя и по-другому…
- Но о Рокоссовском, о Коневе
так не говорят, как о Жукове.
А скольких расстреляли, когда в первый день войны… Сталин же
приказал не поддаваться на провокации… сколько расстреляли людей за
то, что они вступили в бой? Приказ был эти КГБшникам, они стреляли.
В.Д. - Не знаю
серьезных документов, подтверждающих массовость такого дела.
- Да какой дурак оставит
такие документы? Да с точки зрения истории - у нас ни на что нет
документов… Документы каждый приходящий сжигал.
Ну знаете, были же ведь и очевидцы… Хоть шепотом, да говорили. Да
многое, из того что было – и не вошло в историю. Не было записей.
Очевидцы умерли, а в записи кто-то побоялся… Ведь говорят – раньше
вели дневники. А ведь эти годы – с 32-го страшного, начиная – 32-й,
33-й, до 37-го – кто бы вел дневник у себя дома? На себя досье? Не
только на себя, но и на массу знакомых?! Выбили саму манеру вести
дневник.
В.Д. - Кстати,
готовится сейчас одна интересная публикация – дневники Ватутина.
Дело в том, что во время войны высшему командному составу НКВД
категорически запретило вести дневники, а Ватутин в нарушение
приказа дневник вел.
- А я знаю. Простите
пожалуйста – если нам зачитали этот приказ: что если ты будешь вести
дневник, попадешь с фронта на Колыму, - то все так.
- А вторая волна московского
ополчения – это самое страшное, что было. Вооружали их плохо, они
все были в цивильном почти, в пиджачках… Это были смертники. Их даже
не научили толком стрелять. И в эту волну попало очень много
московской интеллигенции. И так во всем. А в Питере? То же самое.
